В.А.Потто. Кавказская война. Том III. Персидская война 1826-1828 гг. Глава XVII. Занятие Эчмиадзина

Василий Александрович Потто

Кавказская война

ТОМ III

Персидская война 1826-1828 гг.

Глава XVII. Занятие Эчмиадзина

Ранней весной 1827 года, когда карабагский отряд не открывал еще своих действий, авангард действующего корпуса, в составе двух батальонов Грузинского полка, двух батальонов Ширванского и батальона карабинеров, под начальством генерал-адъютанта Бенкендорфа, 30 марта стоял уже в совершенной готовности к выступлению, за речкой Храмом, в деревне Шулаверах, на пути к Безобдалу. Предполагалось скорое выступление его в Эриванское ханство. Главная цель этого движения была определена еще инструкцией Ермолова и заключалась в защите жителей от персиян, и особенно в сборе продовольственных средств в пространстве между реками Абаранью, Гарничаем и Араксом. Авангард должен был занять как можно ранее Эчмиадзинский монастырь, основав там укрепленный складочный пункт, а затем уже действовать, смотря по обстоятельствам, к стороне Эривани или Сардарь-Абада.

2 апреля, в шесть часов утра, Бенкендорф повел авангард через Акзабиюкские горы. Бездорожица стояла полная. На первых же семи верстах обоз застрял в невылазной грязи, и батальоны, закинув за спину ружья, должны были тащить его на руках. Целый день пробились войска с обозом, так как дорога, никогда на разрабатывавшаяся, теперь, при весенней распутице, была решительно непроходимой. Только к вечеру отряд перевалил наконец через горы и стал по ту сторону их, у Самисского поста. Обозы ночевали в горах и прибыли уже на следующий день после полудня.

В Джалал-Оглы присоединились к авангарду еще батальон тифлиссцев, два казачьих полка и двенадцать орудий третьей легкой роты Кавказской гренадерской артиллерийской бригады. Туда же 5 апреля прибыл генерал-адъютант Дибич и сделал войскам смотр, пропустив их мимо себя походным порядком.

Пехота и кавалерия с их обозами прошли спокойно; но с артиллерией вышла целая история. Новицкий, тогда молодой артиллерийский офицер, впоследствии один из видных деятелей Кавказа, рассказывает, что ремонтные лошади, только что приведенные со степей, в первый раз увидели орудия и упряжь, и каждого степного аргамака приходилось подводить к запряжке нескольким людям. Лошади тряслись, били, но кое-как к приезду Дибича были запряжены, и орудия одно за другим вошли в линию. Когда приехал Дибич и прошла мимо него пехота, — очередь дошла до батареи, которой командовал подполковник Эристов. Но едва раздалась команда: «Шагом», — как первый взвод понесся в карьер, орудия и ящики рассеялись в разные стороны, врезались в пехоту и опрокидывались. Пехоте приказано было остановиться, составить ружья, поднимать пушки, ловить передки. Прочие артиллерийские взводы были задержаны на все время, пока первый приводили в порядок, они этим воспользовались, взяли лошадей под уздцы и сделали небольшое учение. Почва была растворена, колеса глубоко врезались в землю, — лошади утомились и пошли спокойнее.

«Вот вам и чудесные войска Алексея Петровича, всеми расхваливаемые, — заметил Дибич Бенкендорфу. — Какого успеха можно ожидать от подобной артиллерии!»

Но артиллерия эта впоследствии, однако, постояла за себя, и командир именно этой бригады, полковник Долгово-Сабуров, заслужил в Персии георгиевский крест. Сам Паскевич писал по взятии Эривани великому князю Михаилу Павловичу, что «ему, как генерал-фельдцеймейстеру, конечно, приятно будет услышать о подвигах артиллерийских офицеров, которые покрыли себя славой в нынешней кампании уже при трех осадах».

Прямо со смотра войска двинулись в поход, и начался трудный перевал через высокий снежный хребет Безобдала. Утро было прелестное. «Мы любовались, — говорит один из участников похода, — на снежные утесы Безобдала, поднимающие свои головы к небу из черного плаща окутывающих их лесов. Горы еще были покрыты снегом, и на белой пелене их красивыми световыми переливами ярко горели и играли лучи восходящего солнца. Самая вершина Безобдала скрыта была в облаках, которые, клубясь по всему гребню, уподобляли его огромному жертвеннику в храме вселенной. Безмолвная и пустынная долина серебряной скатертью расстилалась у преддверия этого храма, где человек является такой ничтожной точкой».

Солдатам пришлось преодолеть неимоверные трудности. С первых же шагов на крутой Безобдал («бес его дал» — толковали между собой солдаты), обозы и орудия остановились. Пришлось выпрячь лошадей и тащить тяжелые телеги и пушки на людях. Чем выше поднимались войска, тем более встречали снега и туманов и, наконец вошли в облака, где дорога идет над самым обрывом лесистой пропасти, казавшейся бездонной. К тому же погода с полудня, когда отряд еще не поднялся до половины горы, стала портиться, а к вечеру поднялась вьюга; ветер, дувший до сих пор навстречу, перешел в настоящий вихрь, повалил густыми хлопьями мокрый снег, перемежающийся с дождем, дрогнуло, загудело и застонало ущелье. Дорога окончательно пропала. Ночь захватила батальоны в горах, и они вынуждены были, среди суровой погоды, остановиться под открытым небом.

Нужно было удивляться терпению и мужеству, с которыми кавказские солдаты переносили трудный переход и эту адскую ночь; в рядах их только и слышались походные песни да веселые шутки старых солдат над молодыми, ежившимися от холода. И Бенкендорф восторженно говорит об этом в своем донесении: «Довольно было одного слова, одного взгляда, чтобы целые роты бросались в воду и в грязь и на плечах вытаскивали обозы». Николай Павлович своим царским словом почтил эту невидную, но исполненную трудностей службу кавказского солдата: офицерам, участвовавшим в походе, объявлено высочайшее благоволение, нижним чинам — по рублю, по фунту мяса и по чарке водки на человека.

7 апреля войска спустились наконец в Бомбакскую долину. Неприятеля нигде не было видно, а потому, чтобы стянуть обозы и дать солдатам хоть немного оправиться, Бенкендорф сделал дневку, рассчитывая наверстать потерянное время на следующий день усиленным переходом. Для наблюдения за дорогой со стороны Амалов был выдвинут авангард из одной роты пехоты, сотни казаков и двух орудий, под командой князя Северсамидзе.

Кругом, однако же, все было тихо, и отряд 9 числа, уже с меньшими трудностями перевалившись через отлогий Бомбакский хребет, вступил в неприятельскую землю.

Внезапное вторжение русских и быстрое движение их к Эчмиадзину в такое время года, когда персияне считали горные хребты решительно недоступными не только для артиллерии, но даже для легких партий, произвели в татарском населении всеобщую панику. Ликовало только то ничтожное число армян, которых персияне не успели угнать за Аракc и которые теперь, в этом смелом движении русских, видели залог близкого падения персидского владычества, столько веков тяготившего над несчастной страной.

Эчмиадзин, резиденция армянского патриархата, принадлежит к древнейшим монастырям христианства. Ему насчитывают более чем полторы тысячи лет, и им справедливо гордится армянский народ, давно уже утративший свою самостоятельность и подпавший под власть по очереди всех пронесшихся над Азией завоевателей; но ревниво сохранил он веру отцов своих. Церковь получила, таким образом, великое значение в судьбах армянского народа, проникнув собой все проявления его жизни; в ее самостоятельности и силе лежали все надежды армян на лучшее будущее. С течением веков, когда она, среди бедствий войн и разрушения, служила единственным прибежищем, она стала крепкой духовной связью, сплотившей в одно неразрушимое целое весь армянский народ, рассеявшийся по лицу земли, и голос главы ее с одинаковой силой звучал для детей древнего народа в далекой Индии, как и под самыми стенами Эчмиадзина. В деспотической стране, где всякая власть и всякое влияние так непрочны, мимолетны, власть независимого армянского патриарха возвышалась незыблемым колоссом, которого уже не могли свергнуть никакие политические бури. Власть католикоса стояла выше и прочнее всякой светской власти. В то время как последнюю оспаривали между собой различные претенденты, в то время как она переходила из рук Артакуни к Сассанидам, от Сассанидов к византийцам, в то время как нахарары отступничеством или насилием старались вырвать ее друг у друга, власть церковная покоилась на незыблемом основании. Обладание Эчмиадзином, этим жизненным пульсом Армении, отдавало, следовательно, в руки русских ту силу, которой можно было управлять народной массой армян и подготовить в ней надежного и верного союзника. Необходим был только человек, который живым, пламенным словом мог бы расшевелить дремавшие, под гнетом векового ига, народные силы. Таким человеком в описываемую эпоху был, имевший неотразимое влияние на умы современников, армянский архиепископ Нерсес, впоследствии верховный патриарх и католикос Армении.

Личность Нерсеса весьма замечательна. Во время персидской войны ему насчитывали уже шестьдесят шесть лет; но годы не охладили энергии и бодрости святителя, готового пожертвовать всем, чтобы только увидеть освобождение отечества. Паскевич просил его сопровождать отряд до самого Эчмиадзина, с которым соединялись у него все светлые воспоминания его долгой жизни, в котором он получил свое образование, постригся в иноки и из простого монаха, еще в конце прошлого столетия, возвысился до сана архиепископа. Он управлял Эчмиадзином в трудное время цициановских войн и сумел тогда приобрести неограниченное доверие народа, заставив самих мусульман охранять монастырь от покушений на него своих единоверцев.

Присутствие при русских войсках Нерсеса одушевляло армянский народ, доводило в нем чувство патриотизма до подвигов героизма и самопожертвования, которым удивлялся сам неприятель. Летописи тех времен занесли на свои страницы, например, следующий случай.

Приближаясь к Эчмиадзину, все думали, что персияне будут защищать монастырь, как защищали его во время Цицианова. Но обстоятельства на этот раз слагались иначе. Носились слухи, что монастырь разграблен, но что небольшой гарнизон, в триста-четыреста человек, занимавший его, получив известие о приближении русских, отступил на Абаранскую равнину, где собрана вся персидская конница, предававшая уничтожению продовольственные средства и перегонявшая армян на правый берег Аракса.

Нужно было проверить эти известия, и Нерсес отправил с похода одного армянина, по имени Оганеса Асланьянца в Эчмиадзин, со словесным поручением к тамошним монахам. Но Оганес попался в руки персидского разъезда и был подвергнут допросу.

— Куда ты ехал? — спросил начальник отряда.

— В Эчмиадзин, ага, с поручением от нашего архиепископа.

— В чем же заключается твое поручение?

— Я армянин, ага, и потому не имею права открыть тебе то, что мне поручено под величайшим секретом.

— Хорошо, — сказал хан. — Но что побудило тебя изменить своему государю и передаться русским?

— Вера и святой Эчмиадзин, который соединяет оба народа, — твердо отвечал Оганес.

Хан хлопнул в ладоши. Вошли несколько татар и, по знаку своего повелителя, повалили армянина на землю. Суд персидский короток: явился палач, и несчастному юноше отрезали нос и вырвали глаз.

— Так наказываются изменники, — сказал хан. И он снова потребовал, чтобы Оганес открыл ему свое поручение.

— Нет, — отвечал армянин, — Я обязан открыть его только Эчмиадзину.

— Так ты не сделаешь этого, дерзкий гяур! — вскричал разъяренный хан, и приказал вырвать у несчастного язык.

Измученного пыткой армянина бросили в поле без всякого призрения. Когда он опомнился, персиян уже не было. Облитый кровью Оганес кое-как ползком добрался до Эчмиадзина. Лишившись языка, он, однако, не потерял способности говорить, хотя говорил медленно и не совсем внятно, и мог все-таки выполнить поручение. Весь русский отряд принял живое участие в судьбе Асланьянца. Бенкендорф исходатайствовал ему золотую медаль и сто рублей пожизненной пенсии.

13 апреля, в прекрасный солнечный день, русский отряд поднялся на последний горный отрог перед Эчмиадзином и стал. Отсюда перед ним развертывалась величавая картина. Среди пустынной неприятельской страны внезапно воздвигались перед глазами солдат высокие купола христианских церквей, величественно возносившие свои золоченые кресты в вышину лазурного неба, и вместе с этим небом отражались они в светлых струях потока. Это и был древний первопрестольный армянский монастырь. Вблизи наружность его, однако же, не поражала ни богатством, ни красотой. Массивные, прочные здания носили яркий отпечаток прожитых ими веков и смотрели угрюмо и мрачно; в сравнении с Русскими монастырями и лаврами Эчмиадзин являлся бедным, хотя и величественным памятником первых времен христианства. Это был убогий схимник перед митрополитом в облачении.

Зато природа и окрестности монастыря были прекрасны в полном значении этого слова. Серебряным венцом горели и сверкали на севере вековечные снега Алагеза; на востоке в смутных очертаниях виднелась знаменитая крепость, прославленная русским оружием, а там, вдали, выделяясь на знойной синеве горизонта, вставали на юге седые вершины библейского Арарата. Эти места были для русских полны воспоминаний исторической славы. Здесь подвизался пылкий Цицианов; здесь в грозном бою, на стенах неприступной крепости, полегла костьми храбрая дружина Гудовича; здесь праздновали свои набеги Несветаев, Портнягин, Симанович; здесь, на этих самых полях гремело русское «ура», и казалось, тени погибших на них предков витали над головами новых завоевателей, в прозрачной синеве безоблачного неба.

Благоговейная тишина, невольно водворившаяся в рядах войск, прерывалась только тихим шепотом солдатской молитвы. Но вот в соборном храме Эчмиадзина ударил колокол, и мерно потекли его могучие звуки. В торжественном облачении вышло из ворот немногочисленное духовенство монастыря навстречу своему архипастырю и русскому отряду с приветственными кликами: «Да здравствует Николай! Да здравствует повелитель и государь Армении!» Бенкендорф сошел с лошади и, при пении священных гимнов, принял благословение пришедших иноков и приложился к чудотворной иконе Спасителя.

«Воссиял день избавления, — сказал маститый архипастырь Нерсес, обращаясь к эчмиадзинскому монашеству, — и вековая слава Армении вновь оживает на земле под сенью креста, с которым идут к нам русские братья. В призывном голосе вождя их мы видим указание Бога, располагающего судьбами царств и народов. Внимайте этому голосу, — и днесь, аще услышите его, не ожесточите сердец ваших!»

Он облачился в святительные ризы и на коленях, горячо и пламенно молился о спасении родины, о ниспослании ей долгих и счастливых дней под мощным покровом России, — молился о том, чтобы армянский народ «оказался достойным своего бытия и воскрешения из мертвых»... На чуждом и непонятном для русского войска языке совершалась божественная служба, но все молились усердно, как может молиться только человек вдали от родины.

«Молитва, — говорит один замечательный военный писатель, — под небесным сводом, в живом храме божьего мира и его красот, с челом, освещенным лучами солнца, — сколько в ней торжественной силы и наития, волнующего душу! Она свята и торжественна. Она звучит во всеуслышание стихиям. Ей вторит плеск волны, шум ветра, голос птицы, витающей в поднебесьи. Бесконечная синяя даль кругом расширяет смысл слов ее в самую вечность. Это она, солдатская молитва, которая до Бога доходит и за Богом не пропадает».

По окончании молебствия войска прошли церемониальным маршем и в час пополудни, 13 апреля, заняли эчмиадзинский монастырь. С противоположного берега Абарани, следил за этим торжественным вступлением русских в центр религиозной жизни армянского народа сильный конный отряд, еще накануне наблюдавший за движением русских войск. Во главе его стоял Измаил-ага, один из старейших куртинцев.

Монастырь представлял теперь вид пустынный. Ворота его были завалены камнями, и из всего эчмиадзинского монашества осталось только двадцать два инока, — остальные все увезены были в Эривань; как ни торопился отряд Бенкендорфа, он все-таки опоздал: большинство населения было переселено за Аракс. В опустевшем крае нечем было довольствовать войска, надежды на богатые запасы Эчмиадзина также исчезли. С другой стороны, на скорое прибытие транспортов из Грузии не было никакой надежды. Отряд очутился в отчаянном положении. Паскевич впоследствии обвинял в этом Нерсеса, приписывая бедствия авангарда его честолюбивому стремлению, несмотря ни на что, поскорее занять кафедру в Эчмиадзине. Монахи указывали, впрочем, на две деревни: Нижние и Верхние Айгланлы, покинутые жителями, где, по их соображениям, должно было быть значительное количество хлеба, зарытого в землю. Чтобы разыскать его, Бенкендорф послал две роты Ширванского полка, под командой майора Юдина.

Нижние Айгланлы оказались занятыми персиянами. Укрепившись в садах, за высокими глиняными стенами, встретил неприятель ширванцев сильным ружейным огнем. Это были первые выстрелы начинающейся кампании. Послав известие обо всем Бенкендорфу, Юдин повел решительное наступление и взял деревню. На помощь к нему скоро пришли остальные роты его батальона и две роты карабинеров с сотней казаков и орудием, под командой майора Хамуцкого. Юдин прочно утвердился в деревне.

Войска перерыли деревню, осмотрели окрестности — нигде не было ни зерна хлеба. Юдин порешил идти в Верхние Айгланлы, позже покинутые жителями и не успевшие, как казалось, побывать в руках хищных курдов. На пути, на Абаранском поле, стоял неприятель. Волнистая местность скрывала его силы, но видно было, что он не намерен уступить дороги без боя, и едва отряд тронулся, как курды уже завязали перестрелку. Здесь-то, в первый раз в эту кампанию, русские увидали знаменитую конницу. Не говоря уже о красоте кровных куртинских жеребцов, внушительное впечатление производили сами наездники, исполинский рост которых казался еще громаднее от высоких головных тюрбанов, украшенных перьями и золотом. Когда куртин, гремя и сверкая оружием, бешено несся на своем жеребце, крутя над головой гибкую пику, увенчанную пучком дорогих перьев, он имел поражающий вид, способный, по крайней мере на первых порах, озадачить всякого противника. Донцы поддавались этому впечатлению каждый раз, когда на них налетала куртинская конница, — и давали тыл... Кучки застрельщиков также невольно сжимались плотнее. Все это не останавливало, однако, общего наступления. Единственное орудие, бывшее в распоряжении русского отряда, смело выносилось вперед, меткой картечью заставляло куртинцев покидать преследование и расчищало дорогу стрелкам. Командовавший орудием прапорщик Отрада был героем этого дня, и Бенкендорф в своем донесении отдает полную справедливость как его отваге, так и распорядительности Юдина и Хамуцкого.

Усилия русских войск не послужили, однако, ни к чему: Верхние Айгланлы были так же пусты, как и Нижние, и отряду пришлось возвратиться в Эчмиадзин с пустыми руками. К тому же из этой экспедиции Бенкендорф вынес, — как писал он, — печальное убеждение, что донские казаки не могут противостоять пылкости куртинских наездников.

Недостаток продовольствия, угрожавший всему авангарду серьезной опасностью, встревожил Паскевича. В Грузии тотчас сформирован был воловий транспорт. Но так как дожди испортили дороги, и медленность движения обозов была такова, что на переход в тридцать верст, от Шулавер до Акзабиюкского поста, требовалось целых десять-двенадцать дней, причем от изнурения гибло множество скота, — то сформированы были два вьючных транспорта: один на волах, другой на лошадях двух конных черноморских полков, и немедленно отправлен в Эчмиадзин, под прикрытием батальона тридцать девятого егерского полка. Этой мерой имелось ввиду достигнуть и другую цель — усиление отряда Бенкендорфа двумя боевыми казачьими полками, видавшими у себя на Кубани и не такого неприятеля, как курды.

Но пока транспорты шли, Бенкендорф не мог оставаться без продовольствия, и должен был попытаться искать его в окрестностях Сардарь-Абида, с тем, что если не будет никакой возможности овладеть самой крепостью, то направиться через Талынь к Арпачаю и добыть съестные припасы из Карсского пашалыка.

16 апреля весь отряд, оставив в Эчмиадзине гарнизон из батальона ширванцев и сотни казаков при двух орудиях, выступил в поход. Дорогу к Сардарь-Абаду преграждала сильная куртинская конница, отступившая сюда с Абаранского поля. Чтобы отвлечь ее в сторону, Бенкендорф приказал Ширванскому батальону двинуться по эриванской дороге. Часть неприятельской конницы, действительно, направилась в ту сторону и окружила батальон. Граф Бельфорт, командовавший ширванцами, свернул их в каре и два часа отражал яростные нападения неприятеля.

Между тем Бенкендорф продолжал движение вперед. Верстах в двенадцати от Эчмиадзина находится урочище Карасу-Баши, болотистое и густо заросшее крупным камышом. Тут ждала русских отборная куртинская конница под личным начальством Гассан-аги и Измаила хана Айрюкского. Уверенные, что на болотистом грунте, гибельном для кавалерии, легкие и пылкие лошади их легко возьмут верх над казачьими маштаками, изнуренными трудным походом и притом тяжело навьюченными, куртинцы обскакали отряд с левого фланга и стали на высотах около истоков реки Карасу.

Бенкендорфу в первый раз пришлось наблюдать здесь эту типичную восточную конницу. Но он не поддался производимому ею впечатлению и, несмотря на недавно испытанную донцами неудачу в сражении с ней, предвидел, что действительная нравственная сила не на стороне разбойничьего племени. Мужественно выступил он навстречу врагам. Три сотни Карпова полка, по его команде, развернули фронт и направились на центр неприятеля; за ними непосредственно двинулись влево две сотни из полка Андреева и стали обходить неприятельский фланг; а далее бегом шли две роты тифлисцев, при которых находилось орудие. Пехота не хотела отставать от конницы, и стрелки, хватаясь за стремена, бежали наряду с казаками. Ободренные горячим словом Бенкендорфа, не раз водившего в бой их храбрых отцов, стыдясь малодушия, выказанного ими в деле при Айгланлы, донцы на этот раз с необычайным бесстрашием ударили на курдов. Полковник Карпов и флигель-адъютант граф Толстой — первые врезались в ряды персиян и увлекли за собой казаков. Изумленный неожиданно-стремительным ударом тех, которых его учили всегда презирать, неприятель не выдержал натиска и, сбитый с поля, понесся назад, не успевая даже подбирать тела убитых, которые так и остались разбросанными по всему протяжению боевого поля. Измаил-хан, видя поражение центра, сам бросился в толпу своих бегущих наездников, собрал их и возобновил бой. Но в эту минуту на него наскакал урядник Кульгин, любимец Бенкендорфа, и ударом пики сбил его с лошади. Храбрый Измаил-хан очутился в плену. Весь правый фланг неприятеля между тем был сбит двумя казачьими сотнями, которые вел подполковник Андреев. Тифлисские стрелки, приспевшие вместе с казаками, усилили поражение беглым огнем, а тут подоспело орудие — и выстрел картечью внес новое смятение в ряды врагов. Этим моментом воспользовался Карпов и с громким криком «ура» снова ударил в пики. Тогда вся куртинская конница бросилась бежать и рассыпалась по полю, преследуемая казаками почти до ворот Сардарь-Абада.

«Казаки, — писал об этом сражении Дибич государю, — горя желанием загладить неудачу, понесенную ими в последнем деле при Айгланлы, с невероятным мужеством бросились на курдов, в одно мгновение опрокинули и погнали их».

Славный день этот стоил казакам двух убитыми и семнадцати ранеными.

Это был еще первый пример поражения отважных курдов донцами, и с этих пор имя Бенкендорфа получило грозную известность во всем Курдистане. Какое значение справедливо придавали современники этому небольшому делу, можно судить уже по тому, что грузинский князь Меликов, посланный в Петербург с известием о победе, как один из наиболее отличившихся участников его был награжден лично императором орденом св. Владимира с бантом и принят корнетом в Лейб-гвардии казачий полк.

Пока донцы управлялись с курдами, подошел весь отряд и расположился бивуаком в трех верстах от Сардарь-Абада.

Был уже темный вечер, когда глазам бывших впереди казаков и татар предстала огромная черная масса, рельефно выделявшаяся на темном небе. То были стены Сардарь-Абада. Бенкендорф, с пятью ротами пехоты при четырех орудиях, в ночном мраке тихо и осторожно приблизился вслед за казаками к персидской твердыне, разведывая, не удастся ли захватить врасплох сонную крепость... Но вдруг сверкнула молния выстрела, глухой удар потряс окрестную долину, и огненное ядро, описав яркую дугу на небе, упал перед русскими колоннами. Движение было открыто. Бенкендорф послал парламентера с требованием сдачи крепости. Комендант отвечал, что он лучше согласится быть погребенным под ее развалинами. Тогда батарея, вызванная вперед, открыла огонь.

Неприятель, со своей стороны, отвечал учащенной пальбой из всех орудий. Здесь едва не был убит и сам Бенкендорф, — граната с потерянной трубкой пролетела от него так близко, что обсыпала его пороховой мякотью.

В крепости от русских выстрелов вспыхнул между тем пожар; там поднялась суматоха. Все ожидали немедленного приступа, но Бенкендорф, удостоверившись в силе укреплений, ограничился рекогносцировкой и на следующий день отошел к Эчмиадзину. Вопрос о продовольствии остался не решенным, и приходилось принять другие меры. На Арпачай, за покупкой хлеба у турок, был послан полковник князь Северсамидзе с шестью ротами пехоты, с казачьим полком и тремя орудиями. Нужно сказать, что Паскевич со своей стороны еще раньше отправил поручика Блома в Арзерум к сераскиру, чтобы получить от него разрешение на покупку припасов во владениях султана. Но и эта попытка оказалась неудачной. Сераскир согласился со своей стороны не мешать русским, но предложил провести все дело так, чтобы ни ему, ни карсскому паше как бы совершенно не было известно о производимых русскими закупках; он ссылался на то, что отказал уже персиянам в покупке свинца и пороха в турецких владениях, что Турция находится в дружеских сношениях с Россией и Персией, и потому помогать той или другой он почитает противным международным правам и нейтралитету.

Неудача этой попытки усложнялась еще тем, что казачий конвой, сопровождавший Блома до турецкой границы, постигла горькая участь. На возвратном пути, в окрестностях Цалки, близ озера Топорвани, он был внезапно атакован какой-то скитавшейся шайкой турецких разбойников и, 15 апреля, погиб в неравной битве. Из семнадцати донцов, бывших тут, сотник Миронов и с ним семь казаков были изрублены, пять человек раненых захвачены в плен, и только четверым удалось спастись в густых камышах Топорванского озера. Говорили потом, что головы убитых казаков были доставлены к Шериф-аге и что он отправил их в Эривань к сардарю.

Столь же мало успеха имели и сношения князя Северсамидзе с карсским пашой. Паша говорил откровенно, что если бы он и разрешил покупку, то транспортов все равно не пропустит подданный Турции, но тайный сторонник эриванского сардаря, — владелец Магазбертский, Ага-Шериф. Во всяком случае, закупка продовольствия без участия этого последнего производиться не могла, и Северсамидзе обратился к нему, но Шериф отвечал, что он не даст своего согласия без позволения эриванского сардаря. Таким образом, и миссия Паскевича, и экспедиция Бенкендорфа не повели ни к чему, и князь Северсамидзе с трудом достал хлеб только для своего отряда.

К счастью для Бенкендорфа, 23 апреля утром прибыл наконец в Эчмиадзин давно ожидаемый вьючный транспорт на волах из Грузии. На десять дней войска были обеспечены, и Бенкендорф решился немедленно, не ожидая возвращения Северсамидзе, продолжать наступление. В тот же день вечером войска двинулись к Эривани.

Введение

ТОМ I

От древних времен до Ермолова

Содержание

КАВКАЗ

ЗА КАВКАЗОМ

ЧЕРНОМОРСКОЕ ВОЙСКО

КАВКАЗСКАЯ ЛИНИЯ

ТОМ II

Ермоловское время

Содержание

Предисловие