Василий Александрович Потто Кавказская война ТОМ II Ермоловское время Глава XVI. Падение Акуши
|
|
На реке Койсу-Казикумык, в глубине Среднего Дагестана, лежит обширное лезгинское селение Акуши. Селение это было центром могучего Акушинского, или, правильнее, Даргинского союза, знаменитого в горах любовью к независимости и гордым воинственным духом. Даргинский союз состоял из шести автономных магалов - обществ, из которых каждое управлялось своим кадием; но акушинский кадий считался главою союза, и акушинское общество преобладало над другими. В истории Дагестана был момент, когда свободе горских народов грозила опасность: великий завоеватель Надир-шах стоял перед ними. Тогда, в кровавой битве под Иран-Хараба, что значит "Гибель Персии", акушинский народ нанес ему страшное поражение. Бегство персов было так поспешно, что шах потерял на поле сражения корону и драгоценное седло. Эти единственные в мире трофеи ныне, к сожалению, кажется, совершенно утеряны; но они долго переходили в Дагестане из рук в руки до последнего имама Чечни и Дагестана, Шамиля, утратившего их только на Гунибе. Акушинцы после этой блестящей победы слыли в горах непобедимыми и, как сильнейший народ, привыкли с давних пор вмешиваться в посторонние распри и играть в событиях первенствующую роль. Территория Даргинского союза, лежавшая по рекам Кара-Койсу и Казикумык-Койсу граничила с шамхальством, Мехтулой, Каракайтагом, Казикумыком и Андалялом. Таким образом, в 1819 году, когда Каракайтаг пал перед русским оружием и вековое значение в горах уцмия было стерто одним росчерком пера сурового сардаря, когда, с падением Каракайтага, запаялось грозное кольцо из русских штыков вокруг гор Дагестана, гордому акушинскому народу, ставшему теперь лицом к лицу с северными пришельцами, выпало на долю явиться во главе движения и на себе самом испытать силу русского оружия. Покорение русскими всего Каспийского побережья волновало тогда весь Дагестан. Опасность потерять независимость и возможность своеобразной полуразбойничьей жизни, веками взлелеянной, угрожала в равной мере всем древнейшим дагестанским владениям. Изгнанные из своих земель уцмий каракайтагский, Хассан мехтулинский, Шейх-Али дербентский, наконец лишенный генеральского чина хан аварский стояли перед всеми живым свидетельством грозящих горам опасностей. И мысль соединиться Дагестану в один общий союз, чтобы общими силами противодействовать дальнейшим завоеваниям русских, становилась более твердой и распространенной. С этой именно целью изгнанные владельцы съехались вместе, чтобы общими усилиями поднять весь Дагестан против врагов. В Дагестане жило всего более опасение, чтобы Ермолов не основал и в горах такие же опорные пункты, какие уже были основаны им в Чечне и на Кумыкской плоскости; и мысль о союзе крепла все более и более. Скоро Казикумык и многие вольные лезгинские общества поднялись на защиту общего дела вековой свободы и независимости, гордые акушинцы стали во главе движения, и акушинская земля должна была сделаться ареной кровавого столкновения. Теперь перед русскими готовились стать не толпы бродячего сброда, которыми обыкновенно кишел Дагестан, а правильный военный союз владетельных лиц, союзов и обществ, поставивших себе целью отстоять общую независимость и, принудив к союзу отпадших, восстановить весь политический строй Дагестана в том виде, как он сложился веками и существовал по появления русских. Акушинский кадий принял на себя главное руководство; ему помогали аварский хан, уцмий, Сурхай казикумыкский и Шейх-Али, располагавший значительными денежными суммами, которые он получал из Персии. Войско мятежников росло по часам. Предполагалось напасть на владения шамхала, чтобы заставить его отложиться от русских и примкнуть к союзу; одновременно с тем дагестанцы должны были атаковать Чирагский пост, чтобы открыть дорогу в Кубу и разорить владения преданного России Ассан-хана кюринского. Успехи на этих пунктах сулили мятежникам возможность предписать русским условия мира и заставить их возвратить Дербент, Кубу, Каракайтаг и Дженгутай прежним владельцам. Стремление горских народов образовать из себя федерацию должно было вынудить русских употребить все силы на то, чтобы, напротив, разобщить горцев между собою, и новый поход в Дагестан являлся неизбежным уже просто с целями защиты подданных. Пока военные действия происходили в Южном Дагестане, где Сурхай собирал войска, чтобы взять небольшое и слабое Чирагское укрепление, стоявшее на границе Кюринского ханства, - на севере Дагестан поднялся против шамхала тарковского. Мехтула, забыв прошлогодний погром, стала также на сторону мятежников, Гассан-хан вновь овладел правлением, а русский пристав должен был покинуть Дженгутай, который первым поднял знамя восстания. Волновались даже Тарки. До какого ожесточения доходила в горах ненависть к шамхалу, можно судить по тому, что мать аварского хана, имевшая за ним в замужестве двух своих дочерей, писали в это время к акушинскому кадию, чтобы тот старался захватить шамхала живым и "доставил бы ей удовольствие напиться его крови". "Какие нежные чувства женщины и великодушная попечительность о зяте! - замечает по этому поводу Ермолов. Впрочем, необходимо сказать, что подобные отношения между родными в Дагестане не были случаями слишком исключительными. Жена Ахмет-хана аварского, жестокосердная Гихили-Бике, некогда злодейски умертвившая одного из своих женихов, присылала к Ермолову муллу с предложением отравить и мужа за известную сумму денег, но Ермолов ответил ей, что жизнь презренного негодяя ничего не стоит. Владетельный князь аула Брагуны умертвил самым варварским образом отца и двух братьев, чтобы только захватить их имущество; Сурхай погубил родного сына Муртазали-бека. Да вряд ли и у каждого из владетельных особ кавказских гор не было кровавого пятна на совести. Угрожаемый со всех сторон, шамхал оставил Тарки и удалился в свой небольшой загородный замок, где решился лучше погибнуть, нежели перейти на сторону восстания. Военные действия против него поручены были Гассану дженгутайскому, который со своими мехтулинцами и приступил к осаде замка. Шамхал защищался отчаянно и отразил приступ с большим уроном для нападающих. Положение шамхала становилось, однако, все более и более критическим, как вдруг внезапная смерть Гассана, найденного в одно прекрасное утро мертвым в собственной постели, развязало ему руки. Подозревают, что Гассан был отравлен молодой женой, которая давно искала случая извести ненавистного старого мужа, но отрава - прием не совсем обычный для женщин мусульманского мира, а потому можно было подозревать здесь и другую, чью-нибудь более вескую руку. На ком бы ни тяготело это преступление, загадочная смерть мехтулинского хана, пользовавшегося в горах большим влиянием, несколько расстроила планы союзников, так как дженгутайцы, лишившись вождя, отложились от сборища. Ермолов, громивший тогда Чечню, поспешил приступить к решительным действиям. В отряд князя Мадатова, все еще стоявший в Каракайтаге, послано было приказание идти форсированным маршем к границам Акуши; вслед за тем, одиннадцатого ноября, в холодную, буранную погоду пошел к Таркам и сам Ермолов с девятью батальонами пехоты и сильной артиллерией. Начало
экспедиции ознаменовалось одним весьма
печальным эпизодом, о котором
рассказывает участник этого похода,
Цылов. На следующем ночлеге, верстах в двадцати от Андреевской деревни, Шульц, не полагаясь более на своих подчиненных, сам отправился в цепь вместе с батальонным командиром майором Ганеманом. Пробираясь верхом по густому орешнику и разговаривая между собою по-немецки, ни тот ни другой не слыхали секретного лозунга, подаваемого им из цепи. Сильный ветер относил оклик в сторону, и оба всадника продолжали ехать прямо на заложенный перед ним секрет. Из цепи был послан выстрел - и Шульц, смертельно раненный пулей в живот, упал с лошади. Выстрел поднял на ноги весь отряд и тотчас же обнаружил несчастную ошибку. Молодой,
подававший большие надежды, любимый и
уважаемый всеми товарищами, Шульц не
пережил тяжкой раны и на третий день
умер. На смертном одре, за несколько
минут до кончины, он призвал к себе того
солдата, который поразил его выстрелом,
и отдал ему все свои наличные деньги.
Печальны были похороны его. Сколотили
четыре доски, тут же вытесанные из
срубленного чинара, уложили в этот
простой, бедный гроб тело, и ночью
товарищи на руках отнесли его в могилу,
вырытую на высоком придорожном кургане.
Ермолов почтил погребение своим
присутствием. Ни музыки, ни ружейных
залпов - ничего не было, чтобы не
привлечь внимания неприятеля и охранить
могилу от алчности полудиких горцев. Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп не с ружейным прощальным огнем Мы в недра земли опустили. И бедная почесть в ночи отдана, Штыками
могилу копали...
Присутствовавшие
не думали, чтобы печальный обряд похорон
имел посторонних свидетелей, а между тем
неприятель, окруживший отряд незримыми
мелкими шайками, следил, как оказалось
потом, за каждым движением русских. И на
возвратном пути, когда отряд шел той же
дорогой, солдаты и офицеры просили
остановиться у кургана, где был
похоронен их любымый товарищ, чтобы
отслужить по нем панихиду. Но тела
покойного не оказалось в могиле; Но возвратимся к рассказу. Четырнадцатого ноября Ермолов вступил в Тарки. Сильные метели, какие не часто бывают даже и в степных полосах, задержали его здесь более чем на две недели. Довольно сказать, что не только артиллерийский парк, но даже высокие фуры, стоявшие под городом, по ночам заметались сугробами так, что только концы приподнятых вверх оглобель торчали из-под снега. Более двух тысяч людей ежедневно высылались на расчистку дорог. Воочию сбывалось старинное поверье, что русские приносят с собою зиму. Пользуясь досугом, Ермолов совещался с Мадатовым, прибывшим уже в Карабудакент, и писал к акушинцам прокламации, в которых требовал от них аманатов и выдачи пленных, обещая в противном случае наказать их оружием и истребить главное селение их, Акушу. Жителям Мехтулинского ханства объявлено было также, что если они не останутся спокойными, то будут разорены, и все пленные, сколько бы их ни случилось, будут отправлены в Россию. Акушинцы пренебрегали угрозами: "Знай, - писали они Ермолову, - что мы люди вольные, у нас нет эмира и нет могущественных владельцев в наших деревнях, мы только племя, называющееся узденями Мехти-шамхала..." Сильные отряды акушинцев уже двигались к границам шамхальства, и их передовые разъезды стали показываться на высокой горе Калантау, через которую лежала единственная дорога в даргинские земли. Нужно сказать, что горный хребет, отделяющий Акушу от владений шамкала тарковского, один из неприступнейших хребтов на целом Кавказе. Дикие гранитные скалы его лишь в немногих местах прорезываются горными ручьями, русла которых и должны были служить дорогами для русской пехоты. Пути сообщения там - тесные коридоры между скалами, шириною в одно горное орудие; пятьдесят человек не вооруженных, только бросая камни с высот, могли бы остановить здесь многие батальоны. Существует один только более удобный перевал, и успей занять его акушинцы всею своей двадцатипятитысячной массой, русским была бы преграждена дорога: обойти - невозможно, а лезть на горы с одними штыками было бы бесполезно. Более чем на шесть верст тянулся крутой подъем, на котором всякий шаг нужно было отвоевать оружием, а на это никакой гигантской силы недостало бы. Ермолов все видел и мастерскими переговорами, то льстя, то угрожая акушинцам, задерживал их движение, усыплял их внимание; а между тем отряд князя Мадатова, быстро двигавшийся от Карабудакента, успел предупредить их и занял перевал без выстрела. Теперь дорога в Акушу была открыта. Чтобы судить, какие трудности пришлось тем не менее преодолеть войскам князя Мадатова, довольно сказать, что для перевозки артиллерии на расстоянии шести верст потребовалось три дня и громадное количество волов, так как лошади оказались для того недостаточно сильными. Последний ночлег был на самой вершине, покрытой густыми туманами; с трудом собрали люди хворост и бурьян для разведения бивуачных огней, около которых, при пронзительном ветре и стуже, солдаты провели всю ночь без сна, ожидая с нетерпением первых солнечных лучей - холод никому не дозволял сомкнуть глаз. Двенадцатого декабря русский авангард спустился с гор. Проводники из местных жителей охотно указывали дорогу, не веря успеху предприятия и, быть может, желая именно заманить русских дальше в глубь горной страны. Как бы в насмешку показывали они места, где были разбиты войска Надир-шаха, дороги, по которым они бежали. "Таково было мнение о могуществе акушинского народа, - говорил Ермолов, - и немало удивляло всех появление наше в сей стране". Авангард, однако же, спустился благополучно и, оттеснив неприятельские передовые посты, занял первую акушинскую деревню, Уруму. Верстах в десяти отсюда виден был высокий хребет, расположенный амфитеатром, тремя уступами, постепенно возвышающимися от стороны селения. Горы эти были усеяны массами народа, толпившегося возле небольшого укрепления, в котором развевались сотнями разноцветные значки. Это была первая укрепленная позиция двадцатипятитысячного акушинского ополчения. Шестнадцатого числа подошли сюда главные силы Ермолова. Несколько дней прошло, однако же, в бездействии. Главнокомандующий то и дело ездил сам осматривать местность, делались съемки. Акушинские старшины приезжали в русский лагерь, их угощали, а о военных действиях не было и помину. . - Что это затевает наш Петрович? - говорили солдаты, искоса поглядывая на грозную неприятельскую позицию. А дело было просто. Ермолов видел, что взять неприступную позицию неприятеля с фронта было невозможно. Он основательно страшился потерять на штурме не сотни, а, может быть, тысячи людей - и все-таки не взять позиции. А между тем для опытного глаза не было ни малейшего сомнения, что овладеть ею очень легко, если бы только найти какую-нибудь тропинку, по которой можно было бы взобраться на горы в обход правого неприятельского фланга. Фланг этот упирался в неприступный утес, у подошвы которого, в диком ущелье, пенилась речка Манас и пролегала дорога в Акушу. На третий день, в сумерках, несколько линейных казаков и татар, ездивших на обычные поиски, прискакали в лагерь с известием, что тропинка есть, и притом такая, что по ней можно втащить артиллерию. В лагере в это время были акушинские старшины, в последний раз приезжавшие для переговоров. Самонадеянность неприятеля росла с каждым днем бездействия русских, и самые умеренные предложения Ермолова, клонившиеся к тому, чтобы предупредить напрасное пролитие крови, были отвергнуты ими с высокомерием. Тем не менее главнокомандующий приказал принять старшин с предупредительной вежливостью, угощать как можно лучше, расточать перед ними перлы восточного красноречия, но отпустить домой не прежде, как около полуночи. Так это и было сделано. Вернувшись домой поздно, старшины тотчас собрали джамат и передали ему свои впечатления. По их рассказам выходило так, что у русских войск мало, солдаты изнурены и вообще находятся в таком состоянии, что против них "едва ли достойно употребить оружие". Приятная весть мгновенно пронеслась по стану, и гордые акушинцы, в сознании собственного могущества, заснули спокойно. Никому из них не приходило в голову, что ожидало их завтра, а грозное завтра между тем уже начиналось. Как только старшины оставили лагерь, войска тихо стали в ружье и осторожно, без шума двинулись к неприятельской позиции. Пройти нужно было семь или восемь верст. Ночь была месячная и чрезвычайно ясная, но войска прошли незамеченные неприятелем. Огни в акушинском стане уже угасали, когда весь отряд остановился на пушечный выстрел от его укреплений. Вдали виднелась большая деревня Лаваши, а впереди нее - ряд крутых возвышений, занятых окопами; левый фланг позиции оканчивался укрепленным холмом, правый - упирался в обрыв, по дну которого бежала речка Манас. В этот-то обрыв спустился ночью отряд князя Мадатова, вброд перебрался через речку и по тропинке, открытой казаками, вошел на противоположный гребень гор, откуда мог открыть огонь вдоль всей неприятельской линии. Путь к Акуше и даже сообщение с деревней Лаваши, были акушинцам отрезаны. Между тем главные силы, при которых находился Ермолов, развернулись против фронта неприятельской позиции; правее стала милиция шамхала, набранная им в Тарках и в Мехтулинском ханстве по расчету чисто политическому. "Не имел я ни малейшей надобности в сей сволочи, - говорит Ермолов,- но потому приказал набрать оную, чтобы возродить вражду к ним акушинцев и возбудить раздор, полезный на предбудущее время". Девятнадцатого декабря, с рассветом, начался памятный бой под Лавашами. Едва густой предрассветный туман рассеялся, неприятель с ужасом увидел отряд князя Мадатова, который успел уже развернуть свои силы на горах, по ту сторону оврага, где протекал Манас, и уже начинал обходить оконечность правого фланга. В смятении бросились толпы акушинцев со своей укрепленной позиции, чтобы защищать другие высоты, лежавшие на пути к Лавашам, где были собраны их жены, дети и имущество. В отряде Мадатова скоро загорелся сильный ружейный и орудийный огонь. Ермолов воспользовался этой минутой и приказал войскам штурмовать окопы. Пук Георгиевских крестов, сжатых в руке его, был красноречивей слов. Войска ринулись вперед. Неприятель, поражаемый перекрестным пушечным огнем с фронта и с фланга, скоро обратился в бегство. Татарская конница (жители закавказских ханств и Южного Дагестана) первая вскочила в покинутое укрепление; за нею прибежал батальон ширванцев. Поставленные здесь батарейные орудия жестоко били в тыл бегущих акушинцев, а стрелки Куринского, Троицкого и сорок второго егерского полков, овладев утесами, нависшими над самой дорогой, по которой теснился неприятель, провожали его фланговым огнем и били на выбор. Триста линейных казаков Моздокского полка с храбрым командиром майором Петровым, опрокинув слабую конницу, пронеслись далеко вперед, обскакали толпу и рубили бежавших. В то же время татарская конница, желавшая отличиться на глазах главнокомандующего, преследовала неприятеля по таким местам, "куда - по словам Ермолова - приводить может одна добрая воля и никогда решимость начальника". Потеря акушинцев при таких условиях не могла не быть громадной. В довершение всего Мадатов двигался вперед форсированным маршем и занял Лаваши. Все это произошло так быстро, что неприятель не успел развернуть против русских и четвертой части своих сил,- все рассыпалось и разбежалось. "Многие, опасаясь быть отрезанными, бросались вниз с такой крутизны, - рассказывает Ермолов, - что едва мы верили глазам, чтобы с них спуститься было возможно". Бой продолжался не более двух часов - и полный разгром акушинцев, столь гордых победою над Надир-шахом, стоил победителям только двух офицеров и двадцати восьми нижних чинов убитыми и ранеными. Отряд ночевал в Лавашах. Здесь, собственно, стало вполне известным, что в бою были не одни акушинцы, что в помощь к ним приходили койсубилинские народы, казикумыкцы со старшим сыном Сурхай-хана и многие другие вольные общества Дагестана и что вообще силы неприятеля простирались до двадцатипяти тысяч. Из вождей, кроме акушинского кадия, замечены были уцмий каракайтагский, Амалат-бек, родной племянник и зять шамхала тарковского, и Ших-Алихан дербентский. "Уцмий каракайтагский, - говорил Ермолов в своих записках, - известный между здешними народами за человека отличной храбрости, находился в бою против войск нашего левого крыла, и жители Лавашей видели его бежавшим ранее прочь. Шейх-Али-хан дербентский составлял главнейшую в совещаниях особу, но в опасности не вдавался и в бегстве не был из последних. Аварский хан не был, из его подданных приходили немногие". Впечатление, произведенное на акушинцев внезапным, неожиданным погромом, было так сильно, что на следующий день русские войска нигде не встречали неприятеля. Посланные в разъезд, казаки открыли, что жители окрестных деревень вывозят даже в горы свои семейства и угоняют стада. Конница русская взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. Из многих деревень неприятель бежал с такой поспешностью, что были брошены даже грудные дети. Войска шли грозою, и все, что встречалось на пути непокорного, предавалось огню и разрушению. "Разорение, - говорит Ермолов, - нужно было как памятник наказания гордого и никому еще доселе не покорствующего народа". С удивлением смотрели русские на прекрасные жилища поселян, попадавшиеся им на пути. Большая часть домов, выстроенная из необожженного кирпича, была обширна, чиста и опрятна. Но что особенно поражало - это обработка земли в гористой и неудобной местности. Здесь-то именно, на самых страшных крутизнах, и попадались площадки посевов, расчищенные со страшными усилиями и искусно поддерживаемые контрфорсами. Обработка земли у дагестанцев могла бы сделать честь самому просвещенному культурному народу. По словам Ермолова, отличительными чертами акушинского народа служат добронравие, кротость и трудолюбие, несмотря на прирожденную им воинственность и гордость. Праздность почитается у них пороком, и, может быть, эти-то именно качества и поставили их выше соседей, которым они уступают в силе, но которых превосходят умственным и нравственным развитием. "Но начинает уже, замечает Ермолов, - и у них вселяться разврат от употребления горячих напитков. Доселе роскошнейшим служит наше казенное вино, и разве спасет их то, - иронично прибавляет он, - что вице-губернаторы продают вместо водки воду". Двадцать первого декабря войска подошли к Акуше и заняли его без боя: город был пуст. Жители, бежавшие из него, укрывались в соседних горах. Но Ермолов приказал не преследовать их, хотя, рассеянные и объятые ужасом, они легко могли бы сделаться добычей русских. Войскам запрещено было касаться имущества жителей, и все покинутые дома остались целы и неприкосновенны; разрушены были до основания только те, которые принадлежали друзьям беглого Ших-Али-хана, участвовавшим с ним в действиях против русских. Великодушная пощада, которой никто не ожидал, произвела на жителей поражающее впечатление. Мало-помалу они стали стекаться в город с уверенностью, что найдут снисхождение; женщины приходили в самый лагерь и отыскивали там грудных детей своих, которых солдаты сберегали; одному из знатнейших старшин возвратили молодую дочь его, которую во время плена содержали с предупредительным уважением. Все это быстро изменило настроение акушинцев. Почетнейшие из них, в числе ста пятидесяти человек, явились к Ермолову, чтобы изъявить ему от лица народа покорность. Торжество победы омрачено было лишь одним незначительным, в сущности, но неприятным эпизодом. В числе депутатов находился седой старый кадий селения Макачу. Что привлекло его сюда - трудно сказать. Но в ту минуту, когда все пало ниц перед Ермоловым, он вышел вперед и, остановившись в нескольких шагах, в самых дерзких выражениях стал говорить о том, что победа русских ничтожна, что акушинцы сильны, как прежде, и что Аллах пошлет им победу. "Взгляни, - сказал он, - на эти горные тропы и утесы и вспомни, что это те самые места, в которых была разбита и уничтожена нашими предками многочисленная армия государя, в десять раз сильнейшего против русского царя. Так можешь ли ты, после Надир-шаха, с горстью твоих солдат предписать нам законы..." Глаза его, как глаза дикого зверя, наливались кровью, рука судорожно дрожала, хватаясь за рукоять кинжала. "Я стоял ближе всех к генералу, - рассказывает Бегичев, - и опасаясь, чтобы фанатик в исступлении не бросился на него с кинжалом, вынул пистолет и держал его со взведенным курком наготове; многие также невольно положили руки на шашки. Ужас и недоумение выразились на лицах акушинских депутатов, не ожидавших ничего подобного. Но Ермолов остался спокойным и, опершись на саблю, слушал дерзкую речь изувера. Когда тот закончил, Ермолов грозно сдвинул брови и крикнул: "Взять его под арест!" Акушинцы схватили старого кадия. "Судите и накажите его сами" - сказал Ермолов. Народный суд был недолог: озлобленные старшины тут же повалили кадия на землю и избили нагайками. Говорят, что кадий через несколько дней умер. Когда в городе водворился порядок, акушинские жители и собранные сюда главнейшие из старейшин от всех селений вольного Даргинского общества приведены были к присяге на подданство русскому императору. Церемония происходила в великолепной городской мечети. Войска стояли в ружье, и, с последним словом присяги, сто один пушечный выстрел возвестил соседним горам о совершившемся факте. Жители Акуши поднесли Ермолову в память пребывания его в горах драгоценную шашку. - Труды ваши, храбрые товарищи, - говорил Ермолов в приказе по корпусу, - проложили нам путь в середину акушинского народа, воинственного и сильнейшего в Дагестане. Страшными явились вы перед лицом неприятеля, и многие тысячи не противостали вам, рассеялись и бегством снискали спасение. Область покорена, и новые подданные великого нашего Государя благодарны за великодушную пощаду. Вижу, храбрые товарищи, что не вам могут предлежать горы неприступные, пути непроходимые. Скажу волю Императора - и препятствия исчезают перед вами. Заслуги ваши смело свидетельствуют перед Государем Императором, и кто достойнейший из вас не одарен его милостью? Главным кадием Ермолов назначил старого Зухума, уже бывшего в этом звании и известного спокойным характером и умом. От знатнейших фамилий взяты аманаты и отправлены в Дербернт; на Акушинский союз наложена дань, ничтожная в материальном смысле - две тысячи баранов ежегодно, - но важная по нравственному значению как доказательство их зависимости. Иным характером отличались распоряжения Ермолова в отношении к мехтулинцам. Многие из них, приставшие к мятежу, отправлены были в Кизляр и там повешены, "дабы - по выражению Ермолова - беспокойные соседи кавказской линии знали, что и в Дагестан простирается власть наша и тщетна их на него надежда". Значительная часть Мехтулинского ханства - та, которая после смерти Гассан-хана должна была, по разделу наследства, перейти к аварскому хану, - была закреплена за шамхальством; остальная часть оставлена за малолетними детьми умершего владельца. Ермолов принял их под покровительство государя императора и отправил в Россию вместе с бабкой, той злой и гнусной старухой, переписка которой с акушинским кадием по поводу шамкала была захвачена в Акуше. В числе пленных, содержавшихся в русском лагере, находился в то время и молодой Амалат-бек, родной племянник шамхала тарковского. Как житель Мехтулы, он подлежал смертной казни и был спасен от виселицы только благодаря заступничеству полковника Верховского, тронутого молодостью преступника. Таким образом здесь, под Акушой, начался пролог той романической драмы, которая, спустя три года, окончилась трагической смертью одного из достойнейших кавказских офицеров, полковника Верховского, и послужила темой известному роману Марлинского "Амалат-бек". Двадцать шестого декабря войска оставили Акушинские владения, с тем чтобы возвратиться на линию. Но по пути, в Мехтулинском ханстве, оставлен был зимовать особый отряд, под командой Верховского, на которого возложено было и гражданское управление как в Мехтуле, так и в других мирных обществах Северного Дагестана. В земле, где никогда доселе не располагались войска, солдаты, квартируя среди мусульман и даже вместе с ними в домах, снискали полное доверие жителей. "Они уразумели, - говорит Ермолов про дагестанцев, - что войско, бывающее ужасом врагам, украшает снисходительное и великодушное поведение, последствием чего было то, что из гор выведено было по семидесяти русских пленных". Кацырев рассказывает, что один акушинец привел старого русского солдата и, прощаясь с ним со слезами, давал ему две тысячи рублей, двадцать коров и пятьдесят баранов. Он пояснял всем бывшим при этом, что восемнадцать лет назад, будучи в крайней бедности, принял к себе в дом этого солдата, который, женившись на его дочери, своим прилежанием, трудолюбием и добрым поведением приобрел ему все настоящее богатство. Но солдат взял только сто рублей. Память
о славном походе Ермолова и поныне
осталась в горах Дагестана в народных
песнях и рассказах горцев. Вот одна из
этих песен, записанная в Кубачах, но
которая поется не только в Акуше и в
других селениях Даргинского союза, и в
Горном Кайтаге.
Даргинский вольный союз был покорен, действительно так прочно, что в 1823 году, когда волнение и мятеж опять возникли в Дагестане, даргинцы не только не приняли никакого участия в беспорядках, но даже побудили некоторые непокорные селения выдать аманатов. То же повторилось в 1825 году во время чеченского бунта, когда акушинцы своим влиянием удержали в спокойствии весь Дагестан, уже готовый идти на помощь к Чечне тем с большей охотой, что восстание было во имя религии. Через год после этого, когда персияне внезапно вторглись в русские пределы и разослали свои прокламации, чтобы поднять против России горские народы, когда даже и закавказские мусульманские провинции склонились к измене, акушинцы остались верными и не только не участвовали в мятеже, но переслали к Ермолову все письма персиян, в которых те обещали им богатые подарки и большие суммы денег. Ермолов достойно оценил верность даргинского народа и именем государя сложил с него дань. Государь не остановился, однако же, на этой милости и приказал спросить Ермолова, не считает ли он нужным даровать даргинскому народу знамя или какой-либо клейнод для хранения в потомстве, по примеру регалий, жалуемых казачьим войскам. И спустя год, уже при Паскевиче, акушинцам, действительно, пожалована была хоругвь, на которой арабскими буквами изображена следующая надпись: "Николай I, Император Всероссийский, Государь христианских народов разных наименований, повелитель многочисленных племен и орд мусульманских, вольному Акушинскому обществу за соблюдение долга верности даровал хоругвь сию в управление Мохаммед-кадия". Одиннадцатого января 1820 года Ермолов через Мехтулинское ханство прибыл в Дербент, чтобы отсюда прямою дорогой проехать в Тифлис, куда призывали его спешные дела по случаю возникших тогда волнений и беспорядков в Имеретии. "В Дербенте, - говорится в его записках, - я с удовольствием взглянул на развалины одной батареи, где двадцать четыре года тому назад устроена была брешь-батарея, которой командовал я, будучи артиллерийским капитаном: Здесь же, в Дербенте, к Ермолову явился Муравьев, только что возвратившийся тогда из своей поездки в Хиву, и получены были успокоительные известия из Имеретии и Южного Дагестана, где попытка Сурхая казикумыкского пробиться в Кубинскую провинцию разбилась о геройскую, достойную вечной памяти оборону Чирагского укрепления. Таким образом, повсюду в Дагестане восстанавливались спокойствие и покорность. Но, будучи свидетельством непреодолимой силы русского оружия, они не ручались за будущность и мирное развитие страны, в которой все мечты народной поэзии сосредоточивались на битвах с блеском и звоном оружия и с доблестным бесстрашием перед грозными очами смерти. Достаточно было случая, чтобы разрушить мирное настроение даже акушинцев, хотя оно основывалось на лучшем ручательстве, на уважении к нравственной силе русской. В то же время в горах возникало и росло брожение религиозной идеи, восстанавливающей против гяуров. Нужно было позаботиться о том, чтобы не встретить возможных опасностей с пустыми руками и неосновательными надеждами, и Ермолов, пользуясь временным затишьем, снова принялся за выполнение своего плана - возможно прочного покорения Дагестана. На очереди лежало наказание казикумыкского хана. |
ТОМ I От древних времен до Ермолова
ТОМ II Ермоловское время Глава I. Ермолов Глава II. Посольство в Персию Глава III. Плен Швецова Глава IV. Чечня Глава V. Грозная Глава VI. Крепость Внезапная Глава VII. В лесах и аулах Чечни (Генерал Греков) Глава VIII. Два типа (Чернов и Бей-Булат) Глава IX. Чеченский бунт Глава X. Герзель-аул (Гибель Грекова и Лисаневича) Глава XI. Ермолов в Чечне (1825-1826) Глава XII. Дагестан Глава XIII. Бегство царевича Александра Глава XIV. Разгром Мехтулы Глава XV. Покорение Каракайтага в 1819 году Глава XVI. Падение Акуши Глава XVII. Защита Чирагского укрепления Глава XVIII. Поход в Казикумык в 1820 году Глава XIX. Дагестан в 1821-1826 году Глава XX. Поездка Муравьева в Хиву Глава XXI. Адыгский народ Глава XXII. Черкесские набеги Глава XXIII. Кабардинские дела Глава XXIV. Покорение Кабарды Глава XXV. Правый фланг Глава XXVI. Тревоги 1823 года (Темижбекские хутора и Круглолесск) Глава XXVII. Вельяминов за Кубанью Глава XXVIII. Кацырев на правом фланге (1824 год) Глава XXIX. Набег Джембулата Глава XXX. На беглых кабардинцев (1825 год. Князь Бекович-Черкасский) Глава XXXI. Кабардинский бунт (1825 год) Глава XXXII. Смерть Джембулата Кучукова Глава XXXIII. Черноморье при атамане Матвееве Глава XXXIV. Калаусское поражение шапсугов (Генерал Власов) Глава XXXV. После Калаусской битвы (Шапсуг Казбич) Глава XXXVI. Черноморье в 1825-1826 годах Глава XXXVII. Последние дни Власова Глава XXXVIII. Закавказье при Ермолове и Вельяминове Глава XXXIX. Кахетия и Картли Глава XL. Татарские дистанции Глава XLI. Присоединение ханств Глава XLII. Церковный бунт в Имеретии и Гурии Глава XLIII. Абхазия Глава XLIV. Ермолов в персидской войне (Паскевич и Дибич) Глава XLV. Последние годы Ермолова
ТОМ III Персидская война 1826-1828 гг.
ТОМ IV Турецкая война 1928-1929 гг.
ТОМ V Время Паскевича или Бунт Чечни
|
Оформление и поддержка сайта - Борис Берлов