В.А.Потто. Кавказская война. Том II. Ермоловское время. Глава ХXXII. Смерть Джемубулата Кучукова

Василий Александрович Потто

Кавказская война

ТОМ II

Ермоловское время

Глава XXXII. Смерть Джембулата Кучукова

В Кабарде зародился тревожный слух: Вельяминов требует валия и Джембулата в Нальчик! «Правда ли?» — тревожно спрашивали друг друга встречавшиеся кабардинцы.

Слух подтвердился. Нарочный из Екатеринограда привез валию приглашение явиться с сыном и князьями Канамиром Касаевым и Росламбеком Батоковым в Нальчик. Как молния, пролетела эта весть по аулам, и вся Кабарда, как один человек, села на коней и поехала в аул старого валия.

Все знали, что дело идет о жизни и смерти Джембулата; всем было известно, что Джембулат и князья Касаев и Батаков были душой той тысячной партии черкесов, которая Божьей грозой пронеслась над станицей Солдатской, увлекла в плен женщин и детей и оставила после себя на том месте, где прежде цвели довольство и благоденствие, лишь следы разрушения, да печальные стоны немногих уцелевших и теперь на тлеющих грудах пепла оплакивающих потерю дорогих лиц и всего своего достояния.

Вельяминову поручено было наказать этот неслыханно дерзкий поступок.

Никогда еще кабардинцы в душе не были покорными подданными России. Слишком живо было в них сознание своего удалого молодечества, еще сильна была в них жажда славы и военных подвигов. У домашнего очага с ранних лет слушал юноша-кабардинец рассказы отца про дела князей, про битвы с крымскими татарами, с кубанскими мурзами и казацкими атаманами. Старинные песни в устах прекрасных дев говорили про храбрых, благородных кабардинских князей, про награды, которые ожидают их: здесь — в песнях певцов и горячих лобзаниях женщин; там, за пределами человеческой жизни, — в вечном эдеме и ласках чернооких гурий... Закипала кровь юноши, и горячая фантазия рисовала перед ним его собственное будущее в образе подвигов неустрашимого мужества и бестрепетности перед грозными очами смерти. Пели девушки и о том, как изнеженный и трус приговорены здесь — к презрению, там — к вечному рабству. И не мог помыслить юноша о жизни без тревоги и подвигов бранных.

Старый, любимый, всеми уважаемый валий не всегда мог сдерживать своеволие молодежи, и оттого довелось ему, как старому древесному стволу, пережить свои молодые ветви. Из троих сыновей его старший утонул на переправе через Кубань, второй погиб где-то в окрестностях Георгиевска. Теперь ему оставался только третий, последний сын, единственная радость и утешение в старости, его гордость и надежда, единственный преемник древнего, славного имени. И этот последний сын сделался преступником.

Страшна была для отца та минута, когда он получил требование Вельяминова; еще страшнее та, когда он приказывал сыну готовиться ехать с ним в Нальчик. Быть может, мелькнула в голове Джембулата мысль бежать в горы, но он взглянул на отца, увидел глубокое спокойствие на его почтенном лице — и молча повиновался.

Со всех сторон съехались к валию князья со своими узденями, собирались и волны народа, шумевшие, как море, готовое, при первом порыве ветра, разыграться разрушительной бурей. Старый валий важно и безмолвно принимал прибывших князей и приказывал отвести их в особые комнаты для отдыха после утомительного пути.

Торжественна и трогательна была картина, когда на следующий день, с первыми лучами восходящего солнца, старый валий сел на коня и шагом выехал со двора, сопровождаемый князьями и сотнями всадников, готовых пролить за него последнюю каплю крови. Старшие князья отличались простотой одежды, важным спокойствием и гордой осанкой; молодежь блистала и одеждой, обложенной серебряными галунами, и сверкавшим на солнце оружием, покрытым серебряной и золотой насечкой, и дорогим убором своих кровных коней.

Кабардинская степь, широко раскинувшаяся на необозримом горизонте, загремела шумной, веселой джигитовкой. В джигитовке, в этом живом разгуле гарцующей молодежи, есть для кабардинца что-то поэтическое, увлекающее. Даже те, кому лета и сан не дозволяли принимать участие в общей забаве, громкими восклицаниями выражали сочувствие смелым и ловким джигитам, напоминавшим, быть может, им их собственную бурную, удалую молодость. Джембулат, красивый и ловкий, отличался больше всей молодежи. Старые князья смотрели на него с грустным участием и думали про себя: «Как ни остра стрела, а все же она должна сломиться о твердую скалу». Отцовское сердце старого валия обливалось кровью: он знал, что сын его преступник и что судья его — Вельяминов.

Какое мстительное чувство скрытно волновало молодежь, когда впереди встали перед нею грозные валы Нальчика, сверкавшие штыками и жерлами орудий! Веселые крики замолкли, все столпились в кучу и немой массой подвигались вперед. В крепостные ворота впущены были только валий, сын его, князья Канамир Касаев и Росламбек Батоков и с ними три узденя. Зная неукротимый характер Джембулата, Вельяминов приказал приготовить заранее двадцать пять солдат с заряженными ружьями. Джембулата и князей ввели в дом кабардинского суда; валия с его узденями Вельяминов пригласил к себе, чтобы избавить их от возможных опасений. Между двумя этими домами, стоявшими друг против друга на противоположных концах площади, расположился взвод егерей.

Переводчик Соколов по приказанию Вельяминова вошел в дом, где были арестованные князья, и сказал, что генерал хочет их видеть и чтобы они сняли оружие и следовали за ним. Они повиновались. Но едва Джембулат, переступив порог, увидел солдат, как бросился назад в комнату и схватился за оружие; Батоков и Касаев (брат известного мятежника Измаила Касаева) сделали то же — и Соколов вынужден был удалиться. Тогда Вельяминов решил подействовать на Джембулата и склонить его к повиновению путем увещаний старого валия.

Необыкновенные обстоятельства свели здесь двух необыкновенных людей, два необыкновенные характера, которые могли возникнуть только в том суровом краю и в ту суровую эпоху. Вельяминов принадлежал к редким людям, которые обнаруживаются только при стечении чрезвычайных обстоятельств. От его необыкновенной проницательности ускользало разве только то, чем он пренебрегал. Перед железной силой его воли преклонялось все, исчезали все трудности. Он не терял никогда слов попусту, речь его была проста и ясна, повеления — коротки. Редко видели его улыбающимся или сердитым. Спокойная осанка и речь прямая, без всяких изворотов — говорили о спокойном и доброжелательном его настроении; напротив, молчание, привычка выдергивать волосы из бакенбард и сдувать их с ладони — означали противное, и кто был принят Вельяминовым в таком расположении духа, тому не доводилось похвалиться хорошим приемом. Таков был постоянно Вельяминов и в своем кабинете, и перед войсками, и в походах через леса и горы, и в самом пылу сражения. Любовь к отдельным лицам поглощалась в нем любовью к отечеству, в обширном смысле этого слова, и чувство долга преобладало у него над всем. Горцы благоговели перед этим суровым вождем и видели в нем силу неодолимую. Слова:

«Вельяминов хочет» — значили для них, что всякое сопротивление бесполезно; «Вельяминов идет» — значило: нет спасения.

Такой же силой воли обладал и старый Кучук. В нем хорошие свойства его народа являлись в высокой степени облагороженными. В нем уже перегорел огонь опрометчивой и необузданной юности и уступил место холодному рассудку. Никакая жертва не могла ему казаться великой, когда дело шло об отвращении бедствий от его любимой родины. Он не мстил за смерть своих сыновей и последнего готов был предать заслуженной каре, лишь бы избавить свой народ от гибели.

Вельяминов встретил почтенного валия на пороге комнаты и ласково протянул ему руку.

— Здравствуй, Кучук, — сказал он. — К сожалению, я не могу радоваться свиданию с тобой. И то, что я должен сказать, будет столько же больно слушать тебе, сколько и мне говорить.

Вельяминов молча указал старику на стул возле окна. Оба сели. Кучук исподлобья бросил взгляд на улицу и увидел, что дом, где находился его сын, окружен солдатами. Лицо старого валия осталось неподвижным.

После минутного молчания Вельяминов сказал ему:

— Кучук! Твой сын сделался изменником; он забыл и присягу, и милости царские, и дружбу Ермолова к тебе, забыл свой долг, честь и, как разбойник, напал на наши деревни. Он уже арестован. Тебе, как валию и отцу, я поручаю узнать, не найдет ли он хоть что-нибудь к своему оправданию.

Старик спокойно ответил:

— Виноват ли мой сын, или нет, ты это лучше меня должен знать и судить. Одного прошу: избавь меня от печальной обязанности говорить с ним; тяжело мне быть исполнителем наказания, а еще тяжелее подвергнуться стыду, если я встречу с его стороны непослушание моей власти. Я знаю гордый, неукротимый нрав своего сына — и могу ожидать этого.

— Я это сделаю, — сказал Вельяминов, — из уважения и участия к тебе. Мои средства для достижения цели заключаются в силе, но сила не гнет, а ломает; твое средство — любовь, и думаю, что отцовское сердце сумеет покорить упрямство сына. Участь этого сына я и вверяю отцу его.

В душе старика скользнул луч надежды, и он пошел к Джембулату. Джембулат сидел в комнате на широкой деревянной скамье и чистил ружье, закоптевшее от пороха во время последней джигитовки. Он встал и поклонился отцу.

Лицо старика не обнаруживало тревожного состояния духа, оно было спокойно и серьезно, как будто бы валий готовился дать сыну обыкновенное приказание.

— Джембулат! — сказал он. — По приказанию Вельяминова ты арестован, и я пришел взять у тебя оружие.

— Не дам, — глухо ответил Джембулат.

— Повинуйся мне, валию и отцу! — грозно крикнул Кучук.

— Оружия не отдам, — еще глуше прошептал Джембулат.

— Ты изменил слову, — продолжал старый Кучук дрогнувшим голосом, — ты нарушил клятву, ты воровски, не как природный князь, а как разбойник, поднял оружие против тех, кому твой отец, твой повелитель, глава всего кабардинского народа безусловно повинуется. Что скажешь ты в свое оправдание?

Джембулат молчал. Он видимо боролся с собою, но наконец сказал твердо:

— Нет! Таково предопределение Аллаха. Я не отдам оружия.

Кучук вышел из комнаты.

Вельяминов пытливым взглядом встретил возвратившегося валия.

— Ты не принес с собою оружие Джембулата? — сказал он.

Вельяминов встал и начал задумчиво ходить по комнате. Наконец он остановился перед валием.

— Кучук! — сказал он ему. — Ты знаешь, со мною не шутят. Не хочу знать, что побудило сына твоего к измене, но знай, что его спасение — в слепом повиновении... Больше надеяться ему не на что...

Снова пошел старый Кучук и на этот раз застал Джембулата стоявшим посреди комнаты с заряженной винтовкой. Безмолвно смотрел отец на мятежного сына. В эту минуту вошел комендант.

— Гяур! — неистово крикнул Джембулат и бросился с обнаженным кинжалом. Отец быстро заслонил ему дорогу и внезапно и сильно схватил его руку. Кинжал, звеня, упал на пол. Всякая тень надежды исчезла; за такое преступление помилования уже быть не могло. Кучук воротился к Вельяминову.

— Генерал, — сказал он, — я сделал все, что от меня зависело, теперь ты поступай, как велит тебе долг твой и совесть.

И валий с глубоким спокойствием сел у окна.

Вельяминов позвал адъютанта, отдал ему короткий приказ и сел против валия.

Взвод солдат стал приближаться к дому, где находился неукротимый Джембулат. Вдруг из окна грянул выстрел, вслед за ним — другой; двое солдат повалились на землю. Бешеный Джембулат вышиб ногою окно и выскочил вместе с Касаевым, сверкая шашкой... Тогда солдаты дали залп — и преступники, окровавленные, грянулись оземь... Росламбек сдался; он оставался в комнате, не стрелял сам и старался уговорить и товарищей по несчастью.

С холодным видом смотрел валий на эту страшную сцену. Наконец он поднялся и стал прощаться с Вельяминовым.

— Такому человеку, как ты, — сказал ему Вельяминов, — никто не может отказать в уважении. Знай, что оказать тебе доверие я почту для себя за счастье.

И они расстались.

Невозможно выразить, какое впечатление произвела казнь Джембулата на кабардинцев, стоявших вне крепости. Слыша выстрелы и догадываясь о их значении, сотни отчаянных наездников, с обнаженной грудью, с разгоревшимися глазами, с устами, запекшимися кровью, неистово волновались, горя желанием мести. Им хотелось бы разорить, уничтожить крепость и все, что в ней находилось и жило, сравнять ее с землей и самое место это посыпать солью.

Но вот среди тревожной толпы появился валий, холодный и спокойный. По знаку его толпа замолкла. С повелительным жестом он крикнул: «На конь!»,— и мерным шагом поехал домой. Толпа безмолвно последовала за ним.

Солнце уже склонялось за горизонт и, золотя долины своими лучами, яркими красками играло на ледяных вершинах отдаленных гор. Конвой валия шел мрачно и уныло.

В душе каждого из этой толпы некогда вольного народа возникало ясное сознание, что кончилась эпоха стремительных, волнующих кровь предприятий, что храбрый джигит должен будет скоро снять свои военные доспехи и променять острую шашку, гурду, и незаменимого товарища боевой жизни, коня, на мирный плуг земледельца, влекомый ленивыми волами. И поникали головы, и мысли тревожнее и тревожнее омрачали суровые лица. Видя гибель родного и привычного быта, они думали, что рушится счастье и будущность их вольного края. Не сознавали они, что то занимается заря светлого будущего, которое внесет в их край родной блага вековой цивилизации и превратит их кровью покрытые поля в роскошные нивы.

И в конце концов, размыслив, кабардинцы не могли не сознавать, что сам Джембулат был виною своей гибели. Вельяминов имел полное право написать Ермолову в своем донесении:

«Кабардинцы хотя и опечалены смертью Джембулата Кучукова, но хорошо понимают, что единственно упорство его и неукротимый характер были причиной оной. Надеюсь, что происшествие сие не произведет никаких лишних беспокойств в Кабарде, а, напротив того, многих должно воздержать от изменнических предприятий».

Тем не менее трагедия, разыгравшаяся в Нальчике, в которой сошлись железные характеры из железного быта воинственных гор, глубоко поразила умы современников. Имя Джембулата Кучукова прошло по горам Кавказа, и смерть его послужила темой преданий и многочисленных рассказов.

Вельяминов, проводив Кучука, был между тем в затруднении. В Кабарде умы были слишком взволнованы, и ему нельзя было проехать из Нальчика на линию с малым конвоем — не от страха, которого он никогда не знал, а чтобы не изменить своему правилу — быть всегда сильнейшим. И вот он послал на линию привести себе батальон пехоты с двумя орудиями и ждал его прибытия. Весть об этом дошла до валия.

Однажды ночью Вельяминова разбудили и подали ему письмо от Кучука. Валий писал ему:

«Генерал! Ты изъявил желание доказать мне свое доверие. Вот теперь представился к этому случай. Тебе дорога на линию кажется опасной, и ты потребовал к себе конвой из Екатеринограда. Прошу тебя, доверься моим пятистам кабардинцам, которых я тебе посылаю. Они проводят тебя до Екатеринограда».

Утром, с восходом солнца, партия кабардинцев двигалась по плоскости от Нальчика к Екатеринограду. Но веселая джигитовка уже не оживляла этого поезда. Угрюмо ехали всадники, надвинув на глаза папахи. Ни слова не слышно было в конной толпе, и только земля глухо звучала под копытами лошадей.

Впереди, один, задумчиво ехал — Вельяминов.

Введение

ТОМ I

От древних времен до Ермолова

Содержание

КАВКАЗ

ЗА КАВКАЗОМ

ЧЕРНОМОРСКОЕ ВОЙСКО

КАВКАЗСКАЯ ЛИНИЯ

ТОМ II

Ермоловское время

Содержание